Мэйрин протянула Вильгельма королю и сказала:

— Я почла бы за честь, если бы вы с королевой согласились стать крестными моего сына. Пусть отец Тургот окрестит его сегодня ночью.

Маргарет перевела взгляд с Мэйрин на Жосслена и, почувствовав, что между супругами что-то неладно, торопливо ответила:

— Да, конечно. Ну-ка, Малькольм, передай мне нашего крестного сына! Мы сейчас же пойдем в часовню. Не пройдет и часа, как юный милорд Вильгельм станет добрым христианином.

Мэйрин и Жосслен остались наедине. Долгое время тишину нарушало лишь потрескивание яблоневых поленьев в камине. Наконец Мэйрин тихо проговорила:

— Я никогда тебя не прощу, Жосслен.

— Ты должна простить меня! — воскликнул он. — Я не могу жить без тебя, колдунья! Я так хотел верить тебе! И я думал, что у меня получилось… Но несколько минут назад, когда я стоял в прихожей, на меня разом обрушились воспоминания обо всех тех ужасных словах, что говорил мне Эрик Длинный Меч во время поединка, и я на секунду усомнился в правдивости твоих слов.

— Ты продолжал бы сомневаться во мне и в Вильгельме, если бы король не подтвердил мою правоту.

— Нет! — воскликнул Жосслен. Ему было стыдно, как никогда, поскольку он понимал, что Мэйрин снова права.

— Я никогда тебя не прощу, Жосслен, — повторила она. Увидев, что ее фиалковые глаза потемнели и стали холодными от гнева, Жосслен почувствовал, как его охватил страх.

— Ты должна простить меня, колдунья! Ведь я люблю тебя и признаю Вильгельма моим законным сыном!

— Слишком поздно! — воскликнула Мэйрин. — Ты опоздал, милорд. Вильгельм — мой сын, и ничей больше! Я не позволю тебе отнять его у меня!

С этими словами Мэйрин отвернулась, и Жосслен понял, что из всех сражений, через которые он прошел за свою жизнь, самым тяжелым будет это сражение, наградой за победу в котором станет любовь его жены.

Глава 17

Когда Вильгельму де Комбуру исполнилось две недели от роду, его родители пустились в обратный путь в Эльфлиа. Он был сильным, крепким мальчиком, и свежий осенний воздух не повредил ему, а, напротив, только закалил. Всю дорогу малыш пролежал в удобной полотняной перевязи, прижимаясь к теплой материнской груди. Чтобы покормить его, Мэйрин достаточно было просунуть грудь в один из двух специально сделанных разрезов на тунике и вставить сосок в жадный ротик маленького Вильгельма. Аппетит у ребенка был отменный; мягкая поступь лошади Мэйрин нисколько ему не вредила.

Стоило Жосслену приблизиться к Мэйрин, как она тут же теснее прижимала младенца к груди. Хотя никаких скандалов она при этом не устраивала, такое поведение выводило Жосслена из себя. Упрекать ее прилюдно он не смел, поскольку при посторонних она вела себя, как подобает любящей и послушной жене. Она ни разу не заговорила с ним первой, но кротко и скромно отвечала на все вопросы.

Впрочем, Дагда, прекрасно знавший свою госпожу и воспитанницу, понимал, что означает такое поведение. Он чувствовал, что в ней сильна темная, зловещая сторона кельтского нрава и что Мэйрин наверняка замышляет месть Жосслену де Комбуру, так ужасно оскорбившему ее. Дагда не мог даже припомнить, чтобы Мэйрин, выйдя из детского возраста, когда-либо питала к кому-нибудь такой же сильный гнев, как сейчас к Жосслену. И Дагда полагал, что его госпожа не права. Он считал, что с ее стороны несправедливо ожидать от Жосслена, что тот не поверит россказням Эрика. Мэйрин, казалось, не понимала, что если бы ее похититель не был лишен мужского естества, то она не смогла бы избежать насилия и тогда отцовство ее ребенка действительно было бы под вопросом. Дагда считал, что героические усилия, которые прилагал Жосслен, чтобы поверить своей жене, вполне оправдывают то, что он на мгновение поддался сомнениям.

Пожалуй, Дагда был единственным, кто мог бы принять вызов, брошенный этой упрямицей. И Дагда сделал это.

— Ты поступаешь со своим мужем бесчестно, — упрекнул он Мэйрин несколько дней спустя после рождения Вильгельма.

— А разве он не поступил бесчестно со мной? — возразила Мэйрин.

— Нет! — воскликнул Дагда. — Совсем наоборот. Он прилюдно признал твою правоту в отличие от многих других. Он был добрым и любящим мужем. Иногда мне кажется, что ты даже не заслуживаешь такого прекрасного супруга.

— Он не признал бы моего сына своим наследником, если бы не узнал о физическом недостатке Эрика. Он сомневался в том, что Вильгельм — его сын, и этого я ему никогда не прощу. Женщина всегда знает, кто отец ее ребенка. Особенно в том случае, когда у нее был только один мужчина!

— Верно! — согласился Дагда. — Но почему ты так уверена, что он отказался бы от Вильгельма? Он просто на мгновение заколебался. Возможно, он хотел просто прочистить горло. А может быть, и нет. Жосслен де Комбур — обычный человек из плоти и крови. Он не святой. Но он ни разу не омрачил твою жизнь, делясь с тобой своими сомнениями и подозрениями! Ты не видела поединка. Ты не слышала, как издевался над ним Эрик Длинный Меч! А я слышал! И должен сказать, это просто чудо, что Жосслен не обезумел от ярости. Это — еще одно свидетельство его любви к тебе. Почему ты не хочешь простить его?

— А знаешь ли ты, на какую жизнь он осудил бы моего сына, если бы не признал его законным? Вильгельм стал бы считаться незаконнорожденным и даже худшего сорта, чем сам Жосслен! Рауль де Рохан по крайней мере признал свое отцовство. А Жосслен готов был отказаться от Вильгельма на основании простого подозрения, готов был обречь его на жизнь безотцовщины, а попутно опозорить и меня: ведь нельзя же каждый раз направо и налево пересказывать историю моего похищения, чтобы объяснять всем любопытным, что со мной приключилось в действительности! Жосслен едва не лишил своего старшего сына его законного титула и наследства. Поэтому я и не могу простить его!

— Тогда ты либо просто глупа, либо повредилась в уме от пережитых испытаний, — проворчал Дагда. — Мэйр Тир Коннелл никогда бы не позволила себе такого поведения. — Избавь меня от своих баек, ради Бога! — фыркнула Мэйрин, смерив Дагду презрительным взглядом. — Моя мать умерла в пятнадцать лет, а мне уже почти двадцать.

Уезжая, они долго прощались с королем Малькольмом, королевой Маргарет и многочисленными друзьями, остававшимися при шотландском дворе.

— Как жаль, что вы должны уехать, — сказал Энгус Лесли. — Надеюсь, когда мы с тобой встретимся в следующий раз, это случится не на поле какой-нибудь проклятой битвы!

— Тогда давай заключим договор, — усмехнулся Жосслен. — Ты держишься подальше от английской границы, а я не трогаю шотландскую.

Лэрд Гленкирка расхохотался.

— Пожалуй, ты прав, Жосслен! Пора и мне забирать свою жену и ехать домой, подальше от всяческой политики.

Жосслен и Энгус по-дружески обнялись и расстались. Король и королева вручили Мэйрин серебряный кубок — подарок крестному сыну. На донце кубка красовалась печать де Комбуров из серебра, эмали и золота. Мэйрин поблагодарила их, понимая, что это — первая фамильная драгоценность английской ветви дома де Комбуров, начало которой положил маленький Вильгельм.

Королева обняла Мэйрин и кротко сказала:

— Я хочу вас кое о чем попросить. Не отвечайте мне сейчас, Мэйрин, потому что этот ответ будет необдуманным. Я так надеюсь, что со временем вы очистите свое сердце от гнева, который сейчас питаете к вашему супругу! Простите его, Мэйрин! Иначе не будете счастливы!

Заставив себя улыбнуться, Мэйрин поблагодарила королеву за ее доброту, подчеркнуто проигнорировав просьбу Маргарет. Увидев, как опечалилась королева, Мэйрин почувствовала себя виноватой, но все же упрямо повторила про себя: «Я права!»

Когда вдали на горизонте показались родные места, сердце Мэйрин радостно затрепетало. Они ехали медленно, и когда Мэйрин впервые за десять месяцев вновь увидела Эльфлиа, было уже начало октября. С вершины холма, где остановилась ее лошадь, открывался великолепный вид на Большой лес. Буки, дубы и березы покрылись коричневой, алой и золотой листвой; между ними продолжали зеленеть темные сосны. А потом взгляд ее поднялся выше, словно что-то на вершинах западных холмов потянуло его к себе, и Мэйрин задохнулась от восторга.